Солдатская вдова

Мы, девочки-подростки, вместе с матерями ходим на прополку. Как говорили, осот да лебеда для посевов - беда, вот и выпалываем их. Работа не особо трудная. Пройдя поперек поля, отдыхаем. Некоторые женщины берут в руки вязание, кто-то накрыв лицо передником, пытается вздремнуть. Отдых после прополки длится долго. Нам весело, а потому и мы, ребятня, охотно ходим на такие работы. Однажды во время отдыха бойкая на язык Залия взяла да и спросила:

– Самига апа, да брось ты это вязание. Детей-то у тебя нет. Говорят, ты издалека. И говоришь не по-нашему. Откуда ты и как сюда попала?

«Милая моя, зачем это тебе? Ты уже спрашивала меня об этом. Ну ладно, слушайте. Пусть моя судьба послужит вам уроком, – сказала она со вздохом, и мы, девчонки, подсели поближе. – Это горечь войны. Ох, горькой оказалась моя судьба, – начала свой рассказ Самига апа. – Когда началась война, мне было около 14‑15 лет. Отца призвали на фронт, а мать, сколько ее знаю, страдала от головных болей. На колхозные работы даже не могла выйти. Когда наступила зима, от холода и голода жить стало еще труднее. Да и от отца ни весточки. Мы голодные. Мое здоровье сильно пошатнулось. От голода на коже появились нарывы. На мое счастье, когда они лопались, приходило облегчение. Но они появлялись снова и снова. Как ныли болячки знаю только сама! Живем, как можем. Мать долго не лежала, вскоре умерла. Бабушка достала из сундука метрику (свидетельство о рождении) умершей старшей сестры и по нему внесла меня в список девушек, которых отправляли на торфозаготовки. «Доченька, хоть ты останься в живых!» – объяснила бабушка. А в те времена рабочие руки нужны были как никогда. Меня взяли. Увязалась я за девушками старше себя. Как сегодня помню: Свердловская область, Исетско-Аятское предприятие. Благо, читать и писать умела, только учиться было не суждено. Но и здесь нас ждал голод. Работа тяжелая. В день выдавали по 300 граммов хлеба, чтобы не умереть с голоду. Если выдавалось свободное время, шли в лес, на поля в поисках съедобных растений. Любыми способами пытались усмирить голод. Я быстро уставала, да и сил было мало. Только сама знаю, каково мне было. Вдобавок осенью передали, что умерла бабушка. Куда деваться? Настало время возвращаться домой. Мотаясь по городу, мы, несколько девушек, с горем пополам устроились на работу. Нам выделили места в бараке. Работа не из легких. А если не работать, кто прокормит? В свободное время нам велели ходить в госпиталь ухаживать за ранеными, где мы мыли полы, стирали и гладили марли. Теплой водой промывали раны больных, помогали им переодеться. Вот здесь-то я и познакомилась с Хизбуллой. Я его купала, а он стеснялся. Молодой парень, ранение тяжелое. Но я все равно помогала, радовалась, что после купания ему становится легче. Всю зиму я ходила к нему. При возможности и еду ему приносила. Мы влюбились друг в друга без ума. После госпиталя Хизбулла с неделю жил у меня. Мы поженились. Но счастье продлилось недолго. Провожая мужа на войну, плакала навзрыд. Мы переписывались. С каким нетерпением я ждала его писем! По несколько раз перечитывала. Когда родилась дочь, пришлось вернуться в родные края. Дом был ветхим, но жить было можно. Кое-как подлатали и стали жить. Укладывала ребенка в тележку и брала с собой на работу. Изредка от мужа приходили письма. Он справлялся о нас, переживал.

Радовалась, что он жив. Желала одного, чтоб вернулся живым и здоровым домой. Счастье и моя отрада – дочурка. Перед концом войны она заболела. Какие в то время доктора, лекарства? Не знала, что делать, разрывалась на части. Отпаивала ее травяными отварами, старалась накормить посытнее. Готова была душу свою отдать, лишь бы дочурка выздоровела. Нет, не выкарабкалась. Сгорела, стаяла как свечка. Казалось, осталась одна-одинешенька на всем белом свете. И писем от мужа долго не было. Как я тогда с ума не сошла, одному Богу ведомо! Частенько просто жить не хотелось.

Как-то раз Разия по прозвищу Саескан Разия («саескан» с татарского «сорока») говорит мне: «Самига, встретила твоего мужа на станции, все, все рассказала, ничего не утаила: и как ты дочь свою сгубила, и как мужиков приваживаешь».

А дело было вот в чем: когда стал разваливаться наш старенький домишко, перешла жить в домик при колхозной конюшне. Сама работаю конюхом. Есть топчан для сна. Тепло. Правда, всегда многолюдно, но что делать, жить можно. Спасибо односельчанам. Слова плохого не сказали. Старались помочь по возможнос­ти. Разия апа, и когда была жива моя мама, враждовала с нами. Только и думала как побольнее «укусить» да напакостить. Да простит ее Всевышний. Такой уж, видно, был человек.

Война закончилась, а от Хизбуллы ни слуху ни духу. Может, и вправду встретился с Разией апа? Было ли это на самом деле? Это осталось для меня тайной. Я не поверила ей, – Самига апа вытерла слезы краешком белоснежного передника. – Немало слез я пролила. Да разве ж слезами горю поможешь? Я уже научилась плес­ти лапти. Много лаптей сплела и продала. Несколько лаптей положила в дорожный мешок, взяла в сельсовете документы, сложила в узелок еды, и в поисках Хизбуллы вышла в путь-дорогу. Может и вправду он поверил словам Разии апа и не подает вестей? Наверное, поверил. Кто, если не я сама, заступится за меня? Отец погиб на войне, мама умерла. У родных – свои семьи, свои дела и заботы. Я знала, откуда Хизбулла родом. Нужно отыскать и самой все объяснить. Уж очень я любила своего Хизбуллу! Мою первую и последнюю любовь.

Легко сказать! Больше недели шла пешком. Нашла его деревню, его мать. Она знала обо мне и дочери. Я сразу узнала ее, уж больно похож был Хизбулла на нее, и первая поздоровалась с ней. Свекровь тоже ничего не знала о сыне. Стали ждать вестей вдвоем.

– Не оставляй меня, доченька. Будем жить вместе, – успокоила она меня. Так, я обрела маму, а мама – невестку. Мы поддерживали друг друга. В первые годы надеялись, что Хизбулла вернется. Но его не было, и я уже подумывала уехать. Однако не смогла оставить мать, так как понимала: одна она не выживет. А после ее смерти стала ждать мужа одна. Я берегу его письма. Мы искали его, но получили ответ «Пропал без вес­ти», – Самига апа вытерла слезы и продолжила. – До сих пор я не теряю надежды, жду. Вяжу носки и варежки и раздаю, как милостыню, нуждающимся. А ведь самой немало мне пришлось померзнуть без носков и варежек».

Есть на свете добрые, великодушные люди, умеющие хранить верность, почтительные к окружающим. Когда заходит речь о войне, о человеческих судьбах, всегда вспоминаю Самигу апа. Она никогда не выходит из памяти.

О проклятой войне, унесшей миллионы человеческих жизней, оставивших детей сиротами, женщин – вдовами, родителей – без детей, нужно писать и писать, пока живы люди, которые знают настоящее лицо войны, хранят в своих сердцах память о погибших. Нужно помнить о вой­не. Помнить, чтобы не повторилась.

Фируза БАДАМШИНА.